Соседка Алевтина пропала. Не то, чтобы мы тосковали в ее
отсутствие, но по нынешним временам такое исчезновение могло означать все что
угодно, вплоть до летального исхода. А потом, мы — жильцы шестнадцатого этажа —
давно привыкли к тому, что во второй половине дня наша местная достопримечательность,
одинокая пенсионерка неопределенного вида и возраста, опохмелившись, выползала
с персональным табуретом к лифту и бдела: следила за всеми входящими и
выходящими в пределах одной лестничной площадки. Помимо этого, для подъема
собственного жизненного тонуса, она любила устраивать дикие скандалы всем
соседям без разбора. И, добавлю, без видимой причины.
Так или иначе, в течение двух недель Алевтины было не видно и, что особенно
странно, не слышно. Зато каждое утро из ее квартиры выходили трое так называемых
«лиц кавказской национальности», двое из которых были женского пола. Эти два
«лица» за редкими исключениями были обременены многопудовыми сумками с зеленью
и прочими дарами южной природы. Лицо мужского пола, повидимому, выполняло при
них нелегкую и почетную работу эскорта и охраны.
То, что пенсионерка-алкоголичка сдала «излишки жилплощади», было в порядке
вещей. Среднестатистической пенсии и трезвеннику-то на жизнь явно не хватает. А
если нужна не только еда, а еще и «веселящие напитки», в данном случае, типа
портвейн, то такое обстоятельство и вовсе делало ситуацию безысходной. Мы не
удивлялись, пока видели саму Алевтину живой и здоровой. Наоборот, после того,
как убедились, что мафиозных разборок на площадке вроде бы не происходит и
гранат к дверным ручкам не привязывают, и вовсе успокоились. Каждый выживает,
как может. Квартиранты же вообще только ночевали и вели себя тихо и прилично.
Бывает много хуже.
Первое время и сама Алевтина, казалось, начала новую жизнь. Перестала
напиваться уже к полудню, а лишь к вечеру ходила чуть-чуть навеселе. Не приставала
к нам среди ночи с требованием немедленно произвести генеральную уборку на
лестнице. И вообще изменилась к лучшему. Настолько, что, когда пару месяцев
спустя перестала вообще появляться, мы не сразу это заметили.
Но время шло, а Алевтина не подавала никаких признаков жизни. Ни утром, ни
днем, ни вечером. Родных у нее не было, так что это странное исчезновение
вполне могло пройти незамеченным. Но мы, соседи, были людьми начитанными,
телевизор смотрели регулярно, а посему заподозрили худшее: квартиранты
избавились от домохозяйки каким-нибудь не очень затейливым методом. Так что,
посовещавшись, мы решили все-таки обратиться в милицию. Все-таки потому, что
происшествия на нашем этаже этой самой милиции изрядно надоели.
И милиция появилась в лице строгого участкового инспектора, который популярно
разъяснил нам, что необходимо заявление о пропаже человека со стороны близких.
Или — об обнаружении трупа оного человека со следами смерти, естественной или
насильственной. А пока нет ни заявления, ни трупа, дело никто заводить не будет.
Вопросы есть?
Вопросы, разумеется, были. Например, такой: кто же должен беспокоиться, если
пожилая женщина сдала квартиру, скажем так, иногородним, а сама после этого
пропала? Родственники? А если их нет?
— А на нет и суда нет, — веско ответил участковый. — Может, она к подружке в гости
поехала. Или хахаля нашла и у него поселилась. А мы, значит, бросай все дела и
ищи неизвестно кого? Интересно получается...
Участковый, человек многоопытный, попал точно «в десятку», но это выяснилось значительно
позже. Нас же такой расклад событий успокоил ненадолго. Мы настолько привыкли к
ежевечерним скандалам у лифта, что их отсутствие воспринимали как перекрытый
кислород. Впрочем, можно предположить и то, что мы были чисто по-человечески
встревожены: плохая или хорошая, но соседка же, не кошка приблудная. Впрочем,
кошку тоже было бы жалко.
Наниматели же комнаты отнюдь не выглядели злодеями, порешившими старушку. Как и
прежде, они по утрам загружались в лифт со своими многотонными сумками. Как и
прежде, являлись домой поздним вечером с сумками пустыми. По-русски они
понимали плохо, говорили еще хуже, поэтому наши попытки установить с ними какой-то
контакт и прояснить ситуацию успеха не имели.
Наконец, наше терпение лопнуло, и мы решили устроить экзотическим арендаторам
допрос с пристрастием, делегировав из своей среды самого старшего
ответственного квартиросъемщика, то есть моего законного супруга, знатока
нескольких языков, в том числе и одного древнего, давно вышедшего из обихода.
Так или иначе, в один прекрасный вечер мы отловили у лифта смуглых детей юга и
потребовали ответа за происходящее. Точнее, отловили только женщин — их спутник
и телохранитель на сей раз почему-то отсутствовал.
— Где хозяйка? — спросил мой муж максимально строгим голосом. — Алевтину не
видеть долго.
Для пущей доходчивости он сам заговорил на ломаном русском языке. И ответ
получил на нем же:
— Не понимать русский. Алевтина — не знать. Говорить с хозяин.
— Каким-таким хозяин говорить? Куда Алевтина деть?
— Говорить — хозяин. Русский — не говорить, — монотонно повторила старшая
соседка, после чего неразговорчивые южные дамы проскользнули в квартиру и
захлопнули за собой дверь, игнорируя настойчивые звонки. Обескураженные, мы
разбрелись по своим апартаментам дожидаться более благоприятного поворота
событий.
Через несколько дней мы его дождались и сцена повторилась почти один к одному.
Разница заключалась в том, что двое из нас надежно заблокировали жильцам пути к
отступлению, привлекши в качестве основного «блока» ротвейлера Бурбона. Поэтому
дамы выдали кое-какую дополнительную информацию:
— Хозяйка — нет. Мы платить, чтобы она не жить. Больше говорить — хозяин. Мы
больше нет говорить.
Да что уж «нет говорить», когда практически все было сказано! Они — платить,
чтобы она — не жить. В переводе на нормальный русский язык это могло означать
только одно: съемщики заплатили за то, чтобы хозяйка каким-то образом приказала
долго жить. А еще проще, заказали убийство.
Как оно было реализовано — дело десятое. Нас куда больше интересовало
другое: как арендаторы, освободившись от не слишком удобной хозяйки,
предполагали эту свободу использовать? Даже при общем раскардаше в стране и в
столице за подозрение в предумышленном убийстве милиция вряд ли погладила бы
виновников по головке. Одно из двух: или они купили и милицию тоже, или решили,
что весь Уголовный кодекс за ненадобностью отменен до основания.
Тут, как нельзя более кстати, из квартиры вышел «хозяин» и был нами немедленно
атакован. Голосили мы практически все сразу, и если бы даже южный гость столицы
прилично говорил по-русски, вряд ли бы он мог в этом гаме что-нибудь понять. А
так он просто опешил.
— Зачем кричать, да? Почему кричать, дорогие? — очумело повторял он, вертя
головой из стороны в сторону.
Но со всех окружающих его сторон можно было различить только два
членораздельных слова: «мафия» и... ну, скажем, народное обозначение «лиц
кавказской национальности». Как ни странно, темпераментного южанина больше
всего обидело как раз первое слово.
— Зачем обзываешь? Почему мафия? Плачу деньги, чтобы хозяйка не жила. Сам живу
вся квартира.
— Куда Алевтину дел? — встряла одна из соседок.
Обиженный «мафиозо» пожал плечами.
— Я ей кто — муж? Брат? Почему должен знать, где она? Я плачу деньги — живу вся
квартира.
— Милицию надо вызвать, — услужливо подсказал кто-то. — Пусть разберется, кому
и за что они заплатили и почему вообще тут живут. Сами же во всем признались.
На сей раз приехал не один участковый, а целый оперативный наряд. С
милиционерами появилась и некоторая ясность, поскольку русский язык гостя сразу
стал заметно лучше и богаче.
Так что ему удалось довольно быстро разъяснить, что он, его жена и сестра вот
уже второй месяц снимают не комнату, а всю квартиру за дополнительную плату,
чтобы хозяйка в ней не жила, а куда она при этом делась, понятия не имеют.
Последний раз они видели ее совсем недавно, когда Алевтина приходила за
деньгами. Плата за месяц вперед, все, как полагается.
— А разрешения на временное проживание у вас нет, — ехидно заметил один из
милиционеров. — Нарушаете постановление правительства Москвы. Придется проехать
с нами — до выяснения.
Помрачневшего мужчину и его стенающих женщин увели. Перед тем, как войти в
лифт, «мафиозо» окинул нас горьким взглядом и горячо провозгласил:
— Клянусь, вы не люди! Шакалы, да! Деньги плачу, еще деньги плачу, шума нет,
что надо? Вернусь сюда жить — клянусь, хорошо не будет!
Сомкнувшиеся створки лифта прервали этот темпераментный монолог.
Довольные, хотя лишь отчасти, таким поворотом событий, мы еще какое-то время
провели на лестничной площадке, обсуждая происшествие. Бандитов арестовали —
это, конечно, хорошо. Но куда подевалась Алевтина, все равно неизвестно. И вряд
ли можно будет спокойно жить и спать пока жизнь простых, законопослушных
граждан находится под угрозой. Так ведь каждый может заплатить деньги и
пожелать, чтобы «хозяйка не жила».
Наш стихийный митинг был прерван появлением нового действующего лица — мужчины
неопределенных лет стертой наружности и с незабываемым запахом портвейна,
который вышел из лифта, деловито направился к злополучной квартире Алевтины и
совершенно спокойно, на глазах у всех стал ее отпирать. Не отмычкой — ключом,
вынутым из собственного кармана.
На какое-то время мы все просто остолбенели. Это же надо — так набраться
наглости, чтобы вскрывать чужую квартиру при свидетелях! Но быстро опомнились.
— Это еще что такое? — рявкнул мой муж с совершенно не свойственной ему
повелительной интонацией и некоторыми выражениями. — Ты кто такой? И куда
прешь?
Мужчина вздрогнул от неожиданности и замельтешил:
— Я... это... того... вещи забрать. Велела... это... того... халат ейный
принесть, ну и из белья чего...
— Кто велел? — завопили мы нестройным хором.
— Так... это... того... Аля, значит, и велела. Иди, говорит, это, ко мне и
принеси... Ну, а я что? Я... того... это... пошел, значит.
— А сама Алевтина где?
— Дома, значит, а где же ей еще быть? Сама-то к вечеру... того... это...
уставши, ну, и не смогла.
— Где — дома?
— У меня, значит, а где же ей еще быть? .Квартиру она... того... это... целиком
сдала, ну и само собой — ко мне. Жить, значит. Потому что — невеста.
На площадке воцарилось мертвое молчание. Не сразу, но удалось разобраться, что
платы за одну комнату Алевтине показалось мало, и она грешила сдавать всю
квартиру. Сама же перебралась к своему постоянному приятелю и собутыльнику,
живущему неподалеку. Тот через две ночи на третью где-то спал сторожем и ровно
ничего не имел против того, чтобы в его однокомнатной поселился еще кто-то. А
когда выяснилось, что Алевтина теперь — завидная невеста с постоянным
источником дохода, решил, что упускать такой шанс глупее глупого и нужно срочно
жениться. Пока еще кто-нибудь не сообразил и не отбил.
— Она же, значит, того... это... завсегда с посудой. Две-три бутылки в день —
сообрази. Так я женюсь — того... это... завсегда при бутылке буду. Либо пустые
сдам, либо стакан нальет. Что, плохо? И добрая... И добрая. Сообрази: никогда
того... это... не бьет. Пошумит, пошумит — и все. А мне без разницы, была
бы тара... полная.
Последние события мужчина воспринял с явным неодобрением.
— Значит, жильцов того... это... замели. Денег теперь шиш увидишь. Расстроится
Аля, значит... того... это... очень расстроится. Пойду расскажу. Только вот
халат заберу.
Алевтинины жильцы больше не появлялись. Скорее всего, уплатили в милиции штраф
и по-тихому съехали от слишком любопытных соседей. А может, и вообще убрались
из столицы, кто знает! Во всяком случае, их больше не видели.
Пару недель все было тихо. Квартира стояла запертой, Алевтина не показывалась,
ее жених — тоже. А по истечении этого срока в один далеко не прекрасный вечер
нас у лифта встретил привычный скандал: на своей табуреточке на привычном месте
сидела Алевтина, по-видимому раздумавшая выходить замуж, и разъясняла всем и
каждому, кто они есть, куда должны идти и что там делать. Слов при этом она,
как обычно, не выбирала, говорила те, которые намертво врезались ей в
подсознание. Жизнь продолжалась....
— Дернул же нас черт впутывать в это дело милицию! — горько посетовал мой муж.
— Могли и сами разобраться, по-соседски.
Я только вздохнула. Соседи, конечно, бывают разные и их, как правило, не
выбирают. Но есть же, наверное, благополучные дома.
Или хотя бы этажи.
|
